История тюремного мира царской России говорит нам о том, что арестанты в местах лишения свободы делились на касты-сословия. Одни из них занимали главенствующее положение, другие – положение подчиненное.
Существовали также категории арестантов, которые по тем или иным причинам (предательство, доносительство, неисполнение взятых на себя перед другими арестантами обязательств и т.д.) преследовались остальными осужденными но, при этом, в отдельные касты-сословия не объединялись.
Элиту тюремного мира России во второй половине ХIХ в., его правящую верхушку составляли так называемые «иваны». «Иваны», по свидетельству В.М. Дорошевича, представляли собой нечто вроде «рыцарского ордена».
«Иваны» держались особой компанией, стояли друг за друга и были неограниченными властелинами каторги; распоряжались жизнью и смертью; были законодателями, судьями и палачами; изрекали и приводили в исполнение приговоры – иногда смертные, всегда непреложные.
Общим, объединяющим началом для «иванов» было то, что они происходили из категории так называемых «бродяг».
«Бродяги» составляли наиболее профессиональную часть преступного мира. Свое прозвище они получили за то, что, не имея постоянного места жительства (или же скрывая его при аресте) и уклоняясь от регистрации, они получали возможность неконтролируемого полицией передвижения по стране, занимаясь при этом совершением краж, грабежей и разбоев.
Будучи арестованными и привлекаемыми к уголовной ответственности, «бродяги» в отсутствии у них каких-либо устанавливающих личность документов, называли себя вымышленными именами («Иванами Ивановыми») и заявляли суду, что места рождения и родственников они не помнят или не знают.
Вот как описывает свою встречу с «бродягой» исследователь мест лишения свободы России второй половины XIX века Д. Кеннан: «Кто вы такой?» — спросил я. «Я бродяга», отвечал он спокойно и серьезно. «Как вас зовут?». «Иван Непомнящий», сказал он…».
Такой ловкий ход затруднял действия полиции по установлению всей преступной деятельности «бродяги» и позволял привлекать его к уголовной ответственности лишь за то преступление, за которое он был задержан в последний раз.
Кочевая жизнь «бродяги» была весьма удобна для профессиональных преступников еще и тем, что позволяла им не только скрывать свое преступное прошлое, но и «легализоваться» в обществе после побега из мест лишения свободы.
В случае задержания «бродяг» за какое-либо (иногда незначительное) преступление они получали возможность выправить себе документы на новое, придуманное ими имя и сменить свою старую преступную биографию на новую, более лояльную и законопослушную.
Таким образом, прозвище «бродяги» вполне отвечало образу жизни этой категории преступников. Следует учитывать, что слово «бродяги» подразумевает вольных и независимых людей, каковыми они, по сути, и являлись. Отсюда и берет начало извечное стремление их к свободной, вольной жизни.
Тюремные стены и неволя тяготят жизнь любого арестанта, но «бродяги» чаще других отваживались на совершение побегов из мест поселения, тюрем и каторги. Своих намерений о совершении побега они не скрывали от других арестантов, а зачастую и от начальства.
Вот, что пишет, характеризуя «бродяг» их современник, а заодно и товарищ по несчастью, бывший каторжанин Л. Мельшин: «Бродяги, вообще, являются сущим наказанием каждой партии.
Это люди, по преимуществу испорченные, не имеющие за душой, что называется, ni foi, ni loi, но они цепко держаться один за другого и составляют в партии настоящее государство в государстве.
Бродяга, по их мнению, высший титул для арестанта: он означает человека, которому дороже всего на свете воля, который ловок, умеет увернуться от всякой кары.
В плутовских глазах бродяги так и написано, что какой, мол, он непомнящий! Он не раз, мол, бывал уже «за морем», т. е. за Байкалом, в каторге, да вот не захотел покориться – ушёл! Впрочем, он и громко утверждает то же самое, в глаза самому начальству».
Сила духа, несгибаемость воли, чувство собственного достоинства, бесстрашие, отвага, безудержная отчаянность и удаль возвышали таких людей над толпой и делали их бесспорными предводителями среди всей арестантской массы.
Характеризуя одного из таких лидеров, Л.Мельшин пишет, что: «У Семенова, например, было в высшей степени развито чувство какого-то особенного, мрачного и, пожалуй, даже страшного человеческого достоинства, чувство своеобразной арестантской чести и товарищества…».
Ф.М. Достоевский в знаменитых «Записках из мертвого дома» отмечает: «В каторге было несколько человек, метивших на первенство, на знание всякого дела, на находчивость, на характер, на ум. Многие из таких действительно были люди умные, с характером и действительно достигали того, на что метили, то есть первенства и значительного нравственного влияния на своих товарищей».
Создав для себя исключительное положение в тюрьме, «бродяги» оказывали огромное моральное воздействие на других осужденных. Особенно велико было их влияние на новичков тюремной жизни из числа молодых, неопытных арестантов.
Они вводили арестанта в курс тюремной жизни и психологически примиряли человека с его новым положением. Всякие вопросы арестантской жизни с их стороны находили грамотное и вразумительное толкование.
Их философия и богатый жизненный опыт в местах лишения свободы успокаивали и привлекали к себе людей, впервые оказавшихся в тюрьме и испытавших от этого сильное душевное волнение, и даже отчаяние.
Все эти качества, а также оптимизм «бродяг» во взглядах на будущее, внушали молодым и неопытным арестантам чувство уверенности и спокойствия, вызывали с их стороны уважение и стремление к подражанию этим людям.
Говоря о таком самоназвании современных лидеров криминального мира, как «законники», «законные воры», необходимо отметить, что оно также берет свое начало из среды «бродяг».
Словосочетание «бродяга-законник» употреблялось С.Максимовым при описании быта и нравов русской тюремной общины XIX века. «Бродяга-законник» хорошо знал не только законы Российской империи, но и способы ухода от них.
Не менее квалифицированно «законник» разбирался в законах тюремной общины. «Бродяга-законник» толковал эти законы и консультировал по ним других арестантов.
С. Максимов писал, что: «Около законников своих новичок-арестант, в весьма непродолжительное время становится тем, чем он должен быть, т.е. арестантом».
Тюремная община для «бродяг» и иных привычных преступников являлась суррогатом семьи, она заменяла им отца и мать, сестер и братьев. Только в тюремной общине «бродяги» и другие профессиональные преступники могли реализовать себя как члены социума.
Существующая среди уголовников поговорка «Тюрьма для меня – дом родной», а также упоминание тюрьмы в качестве Дома Нашего Общего в различного рода современной «воровской» переписке имеет глубокие исторические корни и не является бравадой.
Весьма распространенная в середине ХХ в. среди членов «воровских» сообществ татуировка «Не забуду мать родную», где под именем матери подразумевалась «воровская семья», лишний раз подтверждает, что наивысшей социально-значимой ценностью, для преступников-профессионалов, состоящих членами «воровских» сообществ и занимающих в них доминирующее положение, является их принадлежность к этому сообществу.
Чем больше человек был отторгнут от общества, от своих родных и близких, от своей семьи, чем больший срок лишения свободы определялся ему судом, тем родней и ближе становилась ему тюремная община.
Жизнь в ней позволяла заключенному заполнить социальную пустоту, возникшую у него вследствие отторжения от общества, от семьи. И чем сильнее было это отторжение, тем активнее проявлял себя такой арестант как член тюремной общины и занимал в ней более высокое положение.
Вот что пишет по этому поводу исследователь жизни и быта арестантов и тюрем Российской империи Н.Г. Брейтман: «Затем в тюрьме всегда преимущество отдается арестантами тем товарищам, которые больше находятся в заточении.
Такими арестантами являются бродяги, «варнаки», непомнящие родства «иваны», которые побывали и в Сибири, на каторге и чуть ли не во всех тюрьмах России, совершили множество побегов и т.д. Они чаще всего бывают «казаками», остальное коренное население тюрем относится к ним с почтением, они везде считаются хозяевами тюрем».
Действительно, эта категория арестантов жила в тюрьме как у себя дома, потому что за стенами тюремного замка у них не было определенного угла, и затем – они не питали надежды когда-либо расстаться с тюремной жизнью. Они смотрели на тюрьму как на свое законное помещение, словно созданное специально для их беспечного существования.
Значительное влияние на формирование тюремной общины оказал традиционный, общинно-патриархальный жизненный уклад российского народа.
Большинство тюремного населения тех времен составляло крестьянство. Осужденные к лишению свободы крестьяне везли с собой на поселение, в тюрьму или на каторгу жен, детей и весь свой домашний скарб, продав то, что увезти, было невозможно.
Те же, кто по каким-либо причинам был лишен возможности забрать с собой семью, вливались в общую тюремную артель. «Арестанты такую артель любят и без нее не только не ходят по этапам, но и не живут в тюрьмах»,- писал С.Максимов.
Артельные, общинные начала, столь характерные для крестьянской Руси, в условиях мест заключения трансформировались в такое специфическое явление, как тюремная община.
Для простого человека, для общества, для власти было нормальным, приемлемым и понятным общинное объединение во главе с выборным старостой будь то в деревне, на прииске, в тюрьме или другом месте.
Вот какими словами встречал очередной этап тюремный смотритель каторжной тюрьмы второй половины ХIХ века: «Арестантская артель признается законом, поэтому и я ее признаю. Выберите же себе общего старосту, четырех парашников, двух поваров и двух хлебопеков. Что же касается камерных старост и больничных служителей, то я сам их назначу».
В тюрьме при каждой камере имелся свой староста, который был обязан блюсти интересы ее обитателей. Кроме того, над всеми камерами назначался общий староста, с которым сносились в случае нужды камерные старосты.
Общетюремный староста входил в непосредственные сношения с тюремным начальством, и в такой постановке дела заключалась одна из причин сравнительного порядка в тюрьме.
С другой стороны, старосты несли ответственность перед тюремным начальством за происходящее в их камерах. Остальные арестанты были обязаны слушаться их и следовать их советам. Как правило, старосты избирались из числа «бродяг». Такое положение вещей только усиливало их непререкаемый авторитет среди обитателей тюремного мира.
Исследуя личные качества предводителей тюремной артели Н.Г Брейтман приходит к выводу о том, что: «Избираются старосты из числа опытных, умных, обладающих сильными характерами, умеющих влиять на «шпану», разговаривать с ней, понимать её нужды».
Формально старосты-«бродяги» подчинялись администрации. Однако, будучи по своей природе людьми хитрыми и изворотливыми, артельные старосты лишь создавали видимость законопослушного поведения.
На самом же деле старосты подчинялись, прежде всего, неформальным правилам арестантского общежития, тюремным законам. Тюремные власти того и более поздних периодов неоднократно пытались использовать общинные, коллективистские начала среди преступников для обеспечения управляемости сообществом осужденных, их исправления и перевоспитания.
Однако эти попытки неизменно натыкались на сопротивление со стороны тюремной общины. Это сопротивление обусловливалось законами общины, запрещающими своим членам любые виды сотрудничества с администрацией мест лишения свободы.
Как пишет И.Я Фойницкий: «… для арестанта существует два начальства, с разными запросами, с различными задачами: начальство тюремное и начальство артельное – община. Подчиняясь первому наружным образом, он должен всецело принадлежать второму…».
Большинство исследователей мест лишения свободы России XIX века солидарны в своих выводах о том, что тюремная община является не только средством самоорганизации осужденных, но и активно противодействует тюремным порядкам и самому назначению тюрьмы как карательно-исправительного учреждения.
Так, например И.Я. Фойницкий полагал, что: «… община производит в тюрьме лишь весьма невыгодные для тюремных задач последствия, закрывая собою арестантов и выступая коллективною силою против распоряжений и мер начальства…».
По мнению этого автора только одиночная система содержания осужденных к лишению свободы позволяла: «… уничтожить арестантское товарищество, скрепляющее людей во имя преступления, дающее каждому члену новые силы для совершения нарушений по выходу из тюрьмы и для борьбы с тюремными порядками во время заключения».
Такой же точки зрения на сущность и цели деятельности тюремной общины придерживался и С. Максимов. По его мнению, для русского человека характерно организованное противоборство гнету и насилию, которые являются неизбежными спутниками любой уголовно-исполнительной системы.
«Противоборство это, — считает С. Максимов, заключается в так называемой артели тюремной, в арестантской общине». Автор полагает, что всем своим составом тюремная община противодействует всяким начинаниям, направленным к благой цели направления. Аналогичной точки зрения на тюремную общину придерживался и Н.М. Ядринцев.
Признавая антагонизм между тюремной общиной и администрацией мест лишения свободы, он писал, что: «Для ведения заговоров против начальства, для ограждения своих льгот они еще теснее организовались, и демократическая община арестантов во имя общего интереса подчиняет совершенно своих членов своей власти».
Таким образом, большинство исследователей русской тюремной общины того периода сходились во мнении о том, что артельное начало желательно только среди свободного и правопослушного населения Российской империи.
В условиях лишения свободы, объединение осужденных в общину имеет массу таких сторон, которые заставляют отрицательно отнестись к его существованию за тюремными стенами.
Однако, общинную модель организации самоуправления среди осужденных поддерживала и одобряла, с одной стороны администрация тюрем, а с другой – непререкаемый авторитет, которым пользовались ее лидеры в преступном мире.
Вместе с тем, несмотря на внешнюю привлекательность, ее главный недостаток заключался в психологии самих «бродяг», основанной на нравственных законах преступного мира. Квинтэссенцией их морали, их жизненным кредо являлось убеждение, будто от жизни необходимо брать все, что возможно, невзирая ни на какие запреты.
Вот как описывает внутренний мир «бродяги» его современник: «Одна красная полоса проходила через все его чувства, думы и вожделения: непримиримая ненависть ко всем существующим традициям и порядкам, начиная с экономических и кончая религиозно-нравственными, ко всему, что клало хоть малейшую узду на его непокорную волю и неудержимую жажду наслаждений… «Наплюй на закон, на веру, на мнение общества, режь, грабь и живи во всю» таков был девиз этого Стеньки Разина наших времен…».
«Бродяги», будучи пожизненными преступниками и в тюрьме оставались ими же. Обладая большой внутренней силой, они продолжали быть людьми развращенными, не видевшими ничего плохого в совершенных ими преступлениях.
Развращены «бродяги» были и той фактической властью, которой их облекала администрация мест лишения свободы и тюремное сообщество. Добро в их понимании олицетворялось с их личной выгодой, пользой для себя и остальных «бродяг».
Зло заключалось во всем, что препятствовало им получать от жизни какие бы то ни было блага. В тюрьме был прав тот, на чьей стороне сила. А сила, подкрепленная авторитетом, была на стороне «бродяг». Доходные места тюремных и камерных старост «бродяги» использовали как средство своего личного обогащения и получения всяческих выгод.
«Бродяги – царьки в арестантском мире, они вертят артелью, как хотят, потому что действуют дружно. Они занимают все хлебные, доходные места: они старосты и подстаросты, повара, хлебопеки, больничные служители, майданщики, они все и везде.
В качестве старост они не додают кормовых, продают места на подводах; в качестве поваров крадут мясо из общего котла и раздают его своей шайке, а несчастную кобылку кормят помоями, которые не всякая свинья станет есть; больничные служители — «бродяги» морят голодом своих пациентов, обворовывают и часто прямо отправляют на тот свет, если это оказывается выгодным.
Узнав, что у кого-нибудь из кобылки есть деньги, зашитые в «ошкуре» (в поясе), они подкарауливают его в уединенном месте, хватают среди белого дня за горло и грабят».
«Бродяги» — «майданщики» наживались на нелегальной торговле продуктами, водкой и организацией азартных игр «под интерес». При этом они фактически закабаляли своих должников, обирая их до нитки.
Нередко, чтобы рассчитаться с «майданщиком» осужденные, имеющие небольшие срока были вынуждены меняться своим именем и участью с долгосрочными арестантами («нанимателями»).
На каторге эта процедура называлась «свадьбой». Зачастую такие «свадьбы» планировались совместно «нанимателями», «майданщиками» и другими «бродягами» заранее. В результате этого будущая жертва умышленно спаивалась и мошеннически обыгрывалась в карты.
После «свадьбы» осужденные-должники переходили в разряд так называемых «сухарников». «Наниматель отныне — его хозяин. Если «сухарник» вздумал бы заявить о «свадьбе» по начальству и засыпать хозяина – он будет убит. Другого наказания за это каторга не знает».
Аморальность поведения «бродяг» проявлялась и в том, что они, находясь в этапных тюрьмах, нередко насильно завладевали чужими женами, идущими вслед за своими мужьями на каторгу. Если же муж пытался этому сопротивляться, то арестанты из ближайшего окружения «бродяги» жестоко избивали его.
Остальные арестанты, из-за боязни мести со стороны «бродяг», в это дело предпочитали не вмешиваться. Вследствие своей дружности и организованности «бродяги» занимали в камерах этапных тюрем самые хорошие места, располагаясь на нарах подальше от дверей и тюремной «параши»
Староста-«бродяга», по обычаю, впускаемый в камеру раньше всех, еще до окончания поименной проверки и пересчета, вновь прибывших арестантов, занимал для своих товарищей теплые места, а каторжная «кобылка» ютилась большей частью под нарами, на голом полу, в грязи, темноте и холоде.
По своей сути, тюремные артели рассматриваемого периода представляли собой разбойничьи шайки, во главе которых находились старосты-«бродяги». Ввиду того, что эти шайки находились в тюрьме, под присмотром администрации, они не могли причинить вреда населению Российской империи.
Вместе с тем администрация не только ни прилагала каких-либо усилий по нейтрализации и пресечению беспредела «бродяг» в отношении остальной каторжной «шпаны», но, зачастую и потакала им. Данный факт подтверждают и исследования Сахалинской каторги, проведенные В.М. Дорошевичем.
«В силу отчасти чувства самосохранения, отчасти по другим побуждениям, эти низко стоящие на нравственном уровне и безграмотные надзиратели являются потатчиками именно для худших элементов каторги: «Иванов», майданщиков, шулеров – «игроков», «отцов», и смело можно сказать, что только благодаря надзирателям эти «господа» каторги имеют возможность держать в такой кабале бедную, загнанную «шпанку».
Необходимо сказать о том, что в тюрьмах того периода широко процветало взяточничество, в основном среди младшего и среднего надзирательского звена. Жизнь в тюрьме разделялась на дневную и на ночную.
Дневная жизнь была менее насыщена событиями, чем ночная. Днем арестанты вели себя тихо и редко предпринимали что-либо серьезное. «Днем придумывают и изобретают то, что приводят в исполнение ночью. Днем «блатуются» часовые и надзиратели, которые оказывают арестантам разные мелкие услуги, заключенные приносят в камеру табак, водку и т.д.
Таким «сблатованным» платят за услуги деньгами. «Шпане» нужно, чтобы надзиратель один раз взял «бабки», и тогда он уже в их руках, его услугами тюрьма обеспечена».
Противодействие преступным проявлением в местах лишения свободы в XIX в. сводилось, как правило, к функции охраны и надзора за поведением осужденных. Единственные усилия, к которым прибегало государство при организации исполнения наказания в виде лишения свободы – это обеспечение мер к предотвращению побегов.
На этом миссия государственной опеки тюремной сферы считалась исчерпанной. Оперативно-розыскной процесс в тюрьмах того периода осуществлялся в основном путем проведения с задержанными преступниками бесед разведывательного характера, использования среди арестантов полицейской агентуры в осведомительских целях.
В каторжных тюрьмах, расположенных вдали от губернских городов, полицейских участков и жандармских отделений оперативно-розыскной процесс среди осужденных какой-либо четкой системы не имел, законодательно регламентирован не был.
Начальники тюрем, как правило, бывшие военные, не придавали особого значения оперативно-розыскной функции. В случаях каких-либо правонарушений со стороны осужденных они ограничивались мерами дисциплинарного характера, и всецело полагались на крепость стен, замков и решеток.
Власть «бродяг» среди осужденных была безграничной и со стороны администрации никак не контролируемой. В конце XIX века ситуация в тюрьмах и на каторге стала меняться не в пользу «бродяг».
Во-первых, каторжная «кобылка», доведенная до отчаяния невыносимым беспределом со стороны «бродяг», начала поднимать голову. В Томской пересыльной тюрьме, где порою собиралось до трех тысяч арестантов одновременно, несколько раз происходили страшные избиения «бродяг».
По некоторым данным, во время происходивших там массовых беспорядков в середине 80-х годов XIX в. было убито и покалечено арестантами около пятидесяти «бродяг». В этот же период активно начала вмешиваться во внутреннюю жизнь арестантов и тюремная администрация, заняв позицию решительного противостояния засилью «бродяг» над остальными осужденными.
Во многих тюрьмах «бродягам» было запрещено занимать какие-либо артельные должности. Таким образом, «бродяги» лишались официальных властных полномочий и устранялись от формального руководства арестантской общиной.
В то же время и российский законодатель, осознав, по всей видимости, социальную опасность, которую таили в себе «бродяги» и их сообщества, нормативно закрепил в 1878 году положение о том, что «бродяга» подлежал обязательному направлению на каторгу.
Из каторги тысячи российских беспаспортных «бродяг» пересылались на Сахалин, где и находили себе последний приют. Таким образом, многовековой идеологический антагонизм между лидерами преступного мира, государством и обществом нашел свое дальнейшее материальное воплощение.
Оно заключалось, во-первых, в выработке и законодательном закреплении мер репрессивного характера по отношению к «бродягам» со стороны государства; во-вторых, в массовых выступлениях осужденных против бесчеловечной политики «бродяг» направленной против своего же брата арестанта.
Нередко эти массовые выступления заканчивались избиением и даже убийством «бродяг». Справедливости ради надо отметить, что они, не смотря на это, не утеряли своего главенствующего положения в тюремной общине, по-прежнему оставаясь «князьями» преступного мира, с той лишь разницей, что стали осуществлять свои противоправные и аморальные проступки скрытно и в основном чужими руками.
Для этого в окружении «бродяг» всегда находилась пара-тройка арестантов, готовых выполнить любое их желание за оказываемое покровительство.
Это подтверждается и письменными свидетельствами Л. Мельшина: «Впрочем, я вообще замечал, что тюремные поводыри, «иваны» и «глоты» ограничиваются в большинстве случаев тем только, что вносят материальные пожертвования и стоят на стреме, «карауля» надзирателей, в огонь же опасности лезут всегда люди, играющие в тюрьме самую незначительную роль и даже служащие предметом общих насмешек».
В целом ситуация в тюрьмах Российской империи конца XIX-начала XX веков характеризовалась тем, что государство стало выделять «бродяг» из общей массы преступников как наиболее опасную ее часть и ужесточать свою политику по отношению к ним.
Октябрьский переворот 1917 г. и последовавший за ним глубокий экономический и политический кризис власти, резкое падение уровня жизни населения, гражданская война, атеистическая политика, проводимая большевиками, привели к массовому падению нравственности, кризису духовности россиян.
Как всякий экономический и политический кризис, он повлек за собой небывалый рост преступности. Из тюрем, каторги и поселений в массовом порядке освобождался уголовный элемент.
Впрочем и сами новые правители, в большинстве своем, состояли из людей с богатым криминальным прошлым, не понаслышке знавшими традиции и обычаи тюремного мира.
Так, например, первый глава Советского государства год и два месяца просидел в тюрьме 9 декабря 1895 года был арестован, год и два месяца просидел в тюрьме, а затем на три года был сослан в село Шушенское Минусинского уезда.
Другой советский правитель И.В. Сталин с 1902 по1917 г. семь раз арестовывался царскими властями, шесть раз был в ссылке, откуда четыре раза бежал.
В этот период многие «бродяги» получили долгожданную свободу и незамедлительно вернулись к своему прежнему преступному ремеслу. Уголовный мир начал активно пополняться преступниками новой формации: спекулянтами, бандитами, контрреволюционерами. Большинство населения было лишено постоянного места работы.
Кражи, спекуляции, грабежи стали средством к существованию многих и многих тысяч до того законопослушных граждан. Всеобщее падение нравов привело к тому, что преступный образ жизни для многих не стал подлежать моральному запрету и становился обычным источником доходов. Произошла массовая криминализация населения.
«Бродяги» с удивлением обнаружили, что воровство и разбой перестали быть только их профессией. В тюремном мире как в капле воды отражались все события, происходящие в обществе того периода. Наступил кризис власти и у старых тюремных сидельцев «бродяг».
Серьезную конкуренцию им составляли новые, молодые, дерзкие, не признающие никаких законов и никакой власти, кроме власти силы преступники. Однако «бродяги» не собирались никому уступать своих позиций. «Они лучше других ориентировались в условиях изоляции от общества.
Их объединяли между собой многовековые «ценности» преступного мира. И более всего им помогала в этом «истинная вера», «старые заветы»». Исследователь уголовно-исполнительной системы России М.Г. Детков пишет, что: «В отдельных местах заключения сохранились и стали себя активно проявлять так называемые «Иваны», которые, образуя сплоченные группы, с их помощью предприняли попытки терроризировать неугодных им заключенных, устраивать суд и расправу над ними на основе своего «обычного права»».
После того, как прошла «революционная эйфория», государство начало наводить в стране порядок. Прежде всего, это выразилось в усилении мер репрессивного воздействия по отношению к преступной среде и ее лидерам. Профессиональные преступники всех категорий, бандиты, спекулянты, воры, контрреволюционеры и другой «классово чуждый элемент» изолировались во вновь созданные места заключения.
Существовавшая система тюрем с трудом справлялась с хлынувшим туда потоком заключенных. В центральных и других крупных городах Советской Республики «наиболее злостный контингент населения тюрем представляют собою разного рода бандиты, грабители, воры, рецидивисты, шантажисты и прочие «исты», именуемые на тюремном жаргоне «тюремной шпаной»…где они, нисколько не изолированные от внешнего мира, имеют полные и точные сведения о всех своих собратьях по оружию и их деятельности, живут своим мирком…
Все они люди своего круга со своими правилами и взглядами на жизнь, со своей своеобразной идеологией, ненормальной, больной, но заразной и морально разлагающей других, еще не успевших пойти по этой торной дорожке».
Положение усугублялось и тем, что никакой работы, в том числе оперативно-розыскного характера, с заключенными практически не осуществлялось. Роль администрации тюрем, как и в прошлые времена, сводилась к охране арестованных и осужденных.
Внутренняя тюремная жизнь повсеместно регулировалась самими заключенными. По-прежнему тюремную общину возглавляли наиболее опытные и пользующиеся авторитетом преступники, подчинявшие себе остальных заключенных. Появление в местах лишения свободы лидеров новой формации, зачастую с политическим «оттенком», обусловило противостояние представителей старых и новых тюремных порядков.
Как полагает исследователь «воровской» среды В.М. Анисимков: «Старые «авторитеты» и преступники «новой формации» постоянно конфликтовали – боролись за сферы влияния. Последние часто получали название «жиганы».
И если раньше «жиганам» отводилась весьма скромная роль «провинившихся», то теперь они не только стали быстро перенимать традиции и обычаи «авторитетов», но интенсивно вырабатывать и свои собственные». Следует особо отметить тот факт, что высокая степень политизации общества коснулась и уголовного мира. Это нашло свое выражение в том, что всякая противоправная деятельность расценивалась преступными авторитетами новой формации как форма противодействия государству рабочих и крестьян.
Произошла политизация и преступных «законов», по которым жила тюремная элита. Теперь каждый член сообщества не имел права служить в армии, работать, занимать общественные или иные административно-распорядительные должности, в том числе и в местах лишения свободы.
Таким образом, «жиганы» и их лидеры приобрели статус «идейных» преступников. Свою деятельность они преподносили как выражение несогласия и протест против Советской власти. Особенно ярко это проявлялось в создании банд. Они организовывались и пополнялись людьми, пострадавшими от новой власти или недовольными ей.
Политические мотивы мгновенно превращались в уголовные формы выражения. Наряду с этим в местах лишения свободы власть возвращалась в руки «бродяг», которые были более закаленными, опытными и сплоченными лидерами преступного мира нежели «жиганы»
К «бродягам» примкнули и остальные потомственные профессиональные преступники с богатым дореволюционным прошлым, не желавшие изменять многовековым арестантским традициям, обычаям и законам.
Автор статьи: Кутякин Сергей Алексеевич, кандидат юридических наук, доцент Академия ФСИН России
- ТЮРЕМНЫЕ «ПОНЯТИЯ» КАК ПРОДУКТ АНТАГОНИЗМА ЕСТЕСТВЕННОГО И ПОЗИТИВНОГО ПРАВА В МЕСТАХ ЛИШЕНИЯ СВОБОДЫ
- ПРИНЦИП СОЦИАЛЬНОЙ СПРАВЕДЛИВОСТИ В СИСТЕМЕ УГОЛОВНОГО ПРАВА РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
- ВИНА В НАСИЛЬСТВЕННЫХ ХИЩЕНИЯХ
- К ВОПРОСУ ОБ ИСТОРИИ РАЗВИТИЯ УГОЛОВНОГО ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВА ЗА ИНЦЕСТ
- ПРОБЛЕМЫ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ НАСИЛЬСТВЕННЫХ ПРЕСТУПЛЕНИЙ, СОВЕРШАЕМЫХ ЖЕНЩИНАМИ
- НАСИЛЬСТВЕННЫЕ ДЕЙСТВИЯ СЕКСУАЛЬНОГО ХАРАКТЕРА
1 комментарий
виктор Сообщает:
09.03.2015 на 3:05 пп (UTC 0 )
zя бродяга